Неточные совпадения
Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под
огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи.
По двору в сарай
прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли
огонь. Самгин тихо пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель на пальто его легла полоса света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители
огня равнодушно смотрят на людей, которых учат
ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и
прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Но через день, через два
прошло и это, и, когда Вера являлась к бабушке, она была равнодушна, даже умеренно весела, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней
огонь в комнате
по ночам.
Прогнать служанку было невозможно, и все время, пока Фекла накладывала дров и раздувала
огонь, я все
ходил большими шагами
по моей маленькой комнате, не начиная разговора и даже стараясь не глядеть на Лизу.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не
ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив
огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли:
по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
В этот день мы
прошли мало и рано стали биваком. На первом биваке места в палатке мы заняли случайно, кто куда попал. Я, Дерсу и маньчжур Чи Ши-у разместились
по одну сторону
огня, а стрелки —
по другую. Этот порядок соблюдался уже всю дорогу.
Стрелок объяснил мне, что надо идти
по тропе до тех пор, пока справа я не увижу свет. Это и есть
огонь Дерсу. Шагов триста я
прошел в указанном направлении и ничего не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман в стороне действительно заметил отблеск костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
С 19
по 21 августа мы простояли на месте. Стрелки
по очереди
ходили на охоту, и очень удачно. Они убили козулю и двух кабанов, а Дерсу убил оленя. Из голеней и берцовых костей изюбра он вынул костный жир, подогрел его немного на
огне и слил в баночку. Жир этот у туземцев предназначается для смазки ружей. После кипячения он остается жидким и не застывает на морозе.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не
по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к
огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди
ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Перед сумерками Дерсу
ходил на охоту. Назад он вернулся с пустыми руками. Повесив ружье на сучок дерева, он сел к
огню и заявил, что нашел что-то в лесу, но забыл, как этот предмет называется по-русски.
О Кашлеве мы кое-что узнали от других крестьян. Прозвище Тигриная Смерть он получил оттого, что в своей жизни больше всех перебил тигров. Никто лучше его не мог выследить зверя.
По тайге Кашлев бродил всегда один, ночевал под открытым небом и часто без
огня. Никто не знал, куда он уходил и когда возвращался обратно. Это настоящий лесной скиталец. На реке Сандагоу он нашел утес, около которого всегда
проходят тигры. Тут он их и караулил.
Сразу от
огня вечерний мрак мне показался темнее, чем он был на самом деле, но через минуту глаза мои привыкли, и я стал различать тропинку. Луна только что нарождалась. Тяжелые тучи быстро неслись
по небу и поминутно закрывали ее собой. Казалось, луна бежала им навстречу и точно
проходила сквозь них. Все живое кругом притихло; в траве чуть слышно стрекотали кузнечики.
Целый день Галактион
ходил грустный, а вечером, когда зажгли
огонь, ему сделалось уж совсем тошно. Вот здесь сидела Харитина, вот на этом диване она спала, — все напоминало ее, до позабытой на окне черепаховой шпильки включительно. Галактион долго пил чай, шагал
по комнате и не мог дождаться, когда можно будет лечь спать. Бывают такие проклятые дни.
Этот визит все-таки обеспокоил Галактиона. Дыму без
огня не бывает.
По городу благодаря полуяновскому делу
ходили всевозможные слухи о разных других назревавших делах, а в том числе и о бубновской опеке. Как на беду, и всеведущий Штофф куда-то провалился. Впрочем, он скоро вернулся из какой-то таинственной поездки и приехал к Галактиону ночью, на огонек.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился
огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал
по лестнице на крылечко,
прошел темные сени, отворил дверь и остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Вечером, сидя у
огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а в особенности лес в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают
по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают этого места, сюда никто не
ходит на охоту и на ночлег останавливаются или
пройдя или не доходя речки.
Всем любопытно, а никто ничего не может узнать, потому что работающие ничего не сказывают и наружу не показываются.
Ходили к домику разные люди, стучались в двери под разными видами, чтобы
огня или соли попросить, но три искусника ни на какой спрос не отпираются, и даже чем питаются — неизвестно. Пробовали их пугать, будто
по соседству дом горит, — не выскочут ли в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, но ничто не брало этих хитрых мастеров; один раз только Левша высунулся
по плечи и крикнул...
Судя
по живому
огню глаз и живости движений, седина очень торопилась
сходить на эту, под бритву остриженную, голову.
Да, все это было. И девки венки завивали, и дворянские дети, с букетами пионов, нарциссов и сирени,
ходили в троицын день в церковь. Теперь не то что пиона, а и дворянского дитяти
по всей окрестности днем с
огнем не отыщешь! Теперь семик на дворе, и не то что цветка не сыщешь, а скотина
ходит в поле голодом!
— Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и попам, когда они говорят, что безбожники и бунтовщики те люди, которые для нас правду несут. Правда тайно
ходит по земле, она гнезд ищет в народе, — начальству она вроде ножа и
огня, не может оно принять ее, зарежет она его, сожжет! Правда вам — друг добрый, а начальству — заклятый враг! Вот отчего она прячется!..
Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели
огни, всю ночь
по улицам
ходили и ездили.
Он
прошел дальше и завернул за угол. В глубине палисадника, у Назанского горел
огонь. Одно из окон было раскрыто настежь. Сам Назанский, без сюртука, в нижней рубашке, расстегнутой у ворота,
ходил взад и вперед быстрыми шагами
по комнате; его белая фигура и золотоволосая голова то мелькали в просветах окон, то скрывались за простенками. Ромашов перелез через забор палисадника и окликнул его.
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [
по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться, то не скажет ли об нем Европа: вот он
прошел с мечом и
огнем половину цивилизованного мира, а остался все тем же скорбным главою берлинцем.
Бруствера из туров, фигуры траншей, пушки, мимо которых он
проходил, даже осколки и бомбы, на которые он спотыкался
по дороге, — всё это, беспрестанно освещаемое
огнями выстрелов, было ему хорошо знакомо.
Проходя по левой стороне около адмиралтейства, при свете какого-то яркого
огня, горевшего за стеной, он увидал посаженные вдоль тротуара акации с зелеными подпорками и жалкие запыленные листья этих акаций.
Говорят иносказательно, что наилучшее, чтобы женщина
ходила с водой против мужчины, ходящего с
огнем, то есть дабы, если он с пылкостию, то она была бы с кротостию, но все это, по-моему, еще не ясно, и притом слишком много толкований допускает; а я, глядя на себя с Натальей Николаевной, решаюсь вывесть, что и наивернейшее средство ладить — сие: пусть считают друг друга умнее друг друга, и оба тогда будут один другого умней.
Третьего дня Петухова горка, почитай, сплошь выгорела, девятнадцать домов слизал
огонь.
Прошёл слух, будто сапожник Сетунов, который дразнил меня, бывало,
по злобе на соседей поджёг, однако не верю этому. Утром вчера пымали его на своём пепелище, когда он вьюшки печные вырывал, свели в пожарную, а в ночь — умер».
Они сразу выдали людям свой грех: Матвей
ходил как во сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный
огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала
по двору и
по дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями
по бёдрам, вскрикивала...
— Нет, все здоровы, а только что-то неладно… Вон в горнице-то у Гордея Евстратыча до которой поры
по ночам
огонь светится. Потом сама-то старуха к отцу Крискенту
ходила третьева дни…
Эти признаки были следующие: в горнице Гордея Евстратыча
по ночам горит
огонь до второго и до третьего часу, невестки о чем-то перешептываются и перебегают
по комнатам без всякой видимой причины, наконец, сама Татьяна Власьевна
ходила к о.
Прошло еще несколько минут. В маленькие окна то и дело заглядывали синеватые
огни молнии, высокие деревья вспыхивали за окном призрачными очертаниями и опять исчезали во тьме среди сердитого ворчания бури. Но вот резкий свет на мгновение затмил бледные вспышки каганца, и
по лесу раскатился отрывистый недалекий удар.
Пятого декабря (многими замечено, что это — день особенных несчастий) вечерком Долинский завернул к Азовцовым. Матроски и Викторинушки не было дома, они пошли ко всенощной, одна Юлия
ходила по зале, прихотливо освещенной красным
огнем разгоревшихся в печи Дров.
Косых. Он-то? Жох-мужчина!
Пройда, сквозь
огонь и воду
прошел. Он и граф — пятак пара. Нюхом чуют, где что плохо лежит. На жидовке нарвался, съел гриб, а теперь к Зюзюшкиным сундукам подбирается. Об заклад бьюсь, будь я трижды анафема, если через год он Зюзюшку
по миру не пустит. Он — Зюзюшку, а граф — Бабакину. Заберут денежки и будут жить-поживать да добра наживать. Доктор, что это вы сегодня такой бледный? На вас лица нет.
—
Ходит один поляк к ней… Надо быть, что хахаль! — отвечал ему тот. — Этта я, как-то часу в третьем ночи, иду
по двору; смотрю, у ней в окнах свет, — ну, боишься тоже ночным временем: сохрани бог, пожар… Зашел к ним: «Что такое, говорю, за
огонь у вас?» — «Гость, говорит, сидит еще в гостях!»
Часов в двенадцать дня Елена
ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным
огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
Идти играть в карты было уже поздно, ресторанов в городе не было. Он опять лег и заткнул уши, чтобы не слышать всхлипываний, и вдруг вспомнил, что можно пойти к Самойленку. Чтобы не
проходить мимо Надежды Федоровны, он через окно пробрался в садик, перелез через палисадник и пошел
по улице. Было темно. Только что пришел какой-то пароход, судя
по огням — большой пассажирский… Загремела якорная цепь. От берега
по направлению к пароходу быстро двигался красный огонек: это плыла таможенная лодка.
Вот поваленное дерево с высохшими иглами, вот черное пятно от костра. Припомнился пикник со всеми его подробностями,
огонь, пение абхазцев, сладкие мечты об архиерействе и крестном ходе… Черная речка от дождя стала чернее и шире. Дьякон осторожно
прошел по жидкому мостику, до которого уже дохватывали грязные волны своими гривами, и взобрался
по лесенке в сушильню.
Под утро
по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного
огня, вверх
по Тверской, сметая все встречное, что жалось в подъезды и витрины, выдавливая стекла,
прошла многотысячная, стрекочущая копытами
по торцам змея Конной армии. Малиновые башлыки мотались концами на серых спинах, и кончики пик кололи небо. Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево безумия шеренги. В толпе на тротуарах начали призывно, с надеждою, выть.
— Погоди, отольются медведю коровьи слезы!.. Будет ему кровь нашу пить…
по колен в нашей крови
ходить… Вот побегут казаки с Яика да орда из степи подвалит,
по камушку все заводы разнесут. Я-то не доживу, а ты увидишь, как тряхнут заводами, и монастырем, и Усторожьем. К казакам и заводчина пристанет и наши крестьяне…
Огонь… дым…
Флагов не было. По-ночному был темен, пуст и безжизнен вокзал; пассажирские поезда уже не
ходили, а для того поезда, который на пути безмолвно ожидал этих пассажиров, не нужно было ни ярких
огней, ни суеты. И вдруг Вернеру стало скучно. Не страшно, не тоскливо, — а скучно огромной, тягучей, томительной скукой, от которой хочется куда-то уйти, лечь, закрыть крепко глаза. Вернер потянулся и продолжительно зевнул. Потянулся и быстро, несколько раз подряд зевнул и Янсон.
Отдаленная от больших улиц кофейная, куда вошли оба господина Голядкина, была в эту минуту совершенно пуста. Довольно толстая немка появилась у прилавка, едва только заслышался звон колокольчика. Господин Голядкин и недостойный неприятель его
прошли во вторую комнату, где одутловатый и остриженный под гребенку мальчишка возился с вязанкою щепок около печки, силясь возобновить в ней погасавший
огонь.
По требованию господина Голядкина-младшего подан был шоколад.
Никто не спал. Ночью развели огромный костер на верху горы, и все
ходили по берегу с
огнями, точно на пасху. Но никто не смеялся, не пел, и опустели все кофейни.
Протрещав с неимоверной быстротою: «Корон, Модон и Наварин» или «Свевы, Аланы, Вандалы с
огнем и мечом
проходили по Испании», — мы никакого не отдавали себе отчета, что это такие за предметы, которые память наша обязана удерживать.
Видят они этот упрямо спрашивающий взгляд; видят —
ходит народ
по земле тих и нем, — и уже чувствуют незримые лучи мысли его, понимают, что тайный
огонь безмолвных дум превращает в пепел законы их и что возможен — возможен! — иной закон!
Минуты три он
ходил взад и вперед
по комнате, делая разные странные движения рукою, разные восклицания, — то улыбаясь, то хмуря брови; наконец он остановился, схватил щипцы и бросился вытаскивать карточку из
огня: — увы! одна ее половина превратилась в прах, а другая свернулась, почернела, — и на ней едва только можно было разобрать Степан Степ…
— На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник — и сумерки; — казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои
по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, — потом заглядывала ему под картуз и,
пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; напрасно! молодой чиновник был совершенно недогадлив!.. но еще чаще он останавливался, чтоб поглазеть сквозь цельные окна магазина или кондитерской, блистающей чудными
огнями и великолепной позолотою.
Прикосновение к ней точно обожгло его руки и наполнило грудь его неукротимым
огнём желания обнять её до боли крепко. Он терял самообладание, ему хотелось
сойти с крыльца и стать под дождь, там, где крупные капли хлестали
по деревьям, как бичи.
К часу ночи на дворе поднялся упорный осенний ветер с мелким дождем. Липа под окном раскачивалась широко и шумно, а горевший на улице фонарь бросал сквозь ее ветви слабый, причудливый свет, который узорчатыми пятнами
ходил взад и вперед
по потолку. Лампадка перед образом теплилась розовым, кротко мерцающим сиянием, и каждый раз, когда длинный язычок
огня с легким треском вспыхивал сильнее, то из угла вырисовывалось в золоченой ризе темное лицо спасителя и его благословляющая рука.
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом;
по земле
ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые бежали снизу, все запыхались, не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету, плохо видели и не узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над
огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.